Иосиф

Моим родным, погибшим в фашистских концлагерях посвящается

 Это был не лес, а перелесок. Метрах в пятидесяти от него находилась высокая сосна. Добежав до неё, он обхватил шершавый влажный ствол и медленно осел на песок, набрав полные башмаки песка и сосновых иголок. Человек повернулся и затаился, прислонившись к дереву спиной. Темнело... Монотонный звук морского прибоя не нарушал, а как бы подчёркивал окружающую тишину. Зная, что до утра его никто не будет искать, позволил себе расслабиться и провалиться в сон. Очнулся под утро от крика чаек. Огляделся. Никого. Вытащил из кармана корку засохшего хлеба, подержал его с минуту во рту и, откусив маленький кусочек, начал медленно жевать, глотая липкую слюну вперемешку с крошками хлеба. Небо на востоке посветлело, поднялся ветер и разбросал облака от горизонта до взморья. 

 Он знал эти окрестности. Местечко это называлось Мелужи, здесь каждое лето он проводил на даче. В июле отец привозил всю семью, в снятый на месяц домик. По воскресеньям вечером, оставив жену, трёх дочерей и сына, папа уезжал в Ригу, чтобы снова вернуться сюда в следующий выходной. Хозяйка домика толстая латышка Эльза, с виду строгая, а на самом деле добродушная женщина лет шестидесяти, относилась к дачникам, как к своей семье, называя детей не иначе, как внучата.

 Иосиф встал, потряс головой, как бы отгоняя видение детства, и пошёл вдоль перелеска. С дороги, тянувшейся вдоль барханов, его не было видно. Пляж был пуст. Ноябрь не самое лучшее время гулять по Рижскому Взморью, но это его устраивало. Он пробирался в Ригу, чтобы попытаться хоть что-то узнать о судьбе родных. План был прост: пробраться в город и при помощи своих бывших клиентов попытаться выяснить, где его семья.

 Иосиф был портным. Он был не просто портным – он был классным портным. Обучался он этому искусству у старшего брата Нахмана. Нахман был лучшим портным в Риге, одним из его заказчиков был сам Ульманис, Премьер Министр Латвии. Да, это было искусство, а не профессия. Фраки, пошитые Иосифом, красовались на плечах богатейших жителей города.

 В конце сорок первого года Иосифа, как многих евреев, арестовали прямо на улице. Через две недели, проведённых в подвалах Гестапо, его отправили на пересыльный пункт, а ещё через месяц с эшелоном пленных он был доставлен в концлагерь, расположенный на территории Польши. Это была фабрика по уничтожению заключённых. Истребление людей было организовано с чисто немецкой пунктуальностью. Иосиф чувствовал, что скоро подойдёт его черёд и он, пройдя «сортировку», как все евреи до него, будет отправлен в газовую камеру. Душа кричала: «Не пойду! Не хочу!» Он так любил жизнь. И то ли от этого великого желания, то ли вмешались Небеса, но произошло чудо. Рядом с ним на нарах умирал от туберкулёза советский офицер Пётр Угаев. Как-то ночью, незадолго до смерти, Пётр прошептал Иосифу на ухо, что, когда тот будет проходить «сортировку», пусть назовется татарином, коим был его сосед. Иосиф действительно походил на татарина: худой, скуластый мужчина среднего роста со слегка раскосыми глазами. И в дополнение ко всему Петру при рождении было сделано обрезание, как того требовал Коран. Иосиф боялся Бога, но он так хотел жить. Через три дня Пётр умер, а ещё через неделю, во время «сортировки», Иосиф назвался Петром Угаевым и был переведён в рабочий барак.

 Проработав в каменоломне шесть месяцев, Иосиф понял, что так он долго не протянет, но опять в его жизнь вмешался рок. У эсесовца, конвоировавшего группу заключённых в лагерь, порвался рукав мундира. Унтер-офицер, не долго думая, позвал находившегося рядом Иосифа, вынул из отворота пилотки иголку с ниткой и, гаркнув: «Зашить!», отвесил ему оплеуху. Через пять минут Йося вернул китель хозяину. Посмотрев на почти невидимый шов, эсесовец спросил, кем Иосиф был до войны, на что тот ответил: «Портным». Колонна медленно проследовала к бараку. На следующее утро во время переклички Иосифа вызвали из строя и отправили в канцелярию.

 В пошивочной мастерской работало девять человек. Иосифа сразу заметили, оценили его мастерство и спустя месяц он стал старшим портным. Работы было очень много, но уставал он, конечно же, не так, как в каменоломне, и потом это была работа, которую он любил. Время шло, портные менялись, а наш герой всё шил и шил офицерские мундиры и изредка штатские костюмы...

 ... Шёл март сорок четвёртого года. Как-то Иосифу дали очень важный срочный заказ. Он испросил разрешения у дежурного офицера остаться в мастерской до утра и, получив ночной пропуск, принялся за работу. В полночь он прервался, чтобы немного отдохнуть, открыв окно, вдохнул свежий прохладный воздух и... услышал сдавленные крики и пулемётную стрельбу. Охрана рассреливала узников за лагерной изгородью – газовые камеры и крематорий не справлялись с «планомерным уничтожением заключенных». Он медленно опустился на стул. Внутри как будто что-то надломилось. Реальность исчезла. Пётр остался сидеть на стуле, а Иосиф воспарил над лагерем, как евреи, летающие над землёй, на картинах Шагала. Время потеряло свой счёт. Вдруг он очнулся. Встал. Остекленевшим взглядом обвёл полки с рулонами дорогой материи. Подошёл к столу. Поставил горячий утюг на недоглаженные брюки с генеральскими лампасами и вышел на улицу, заперев дверь на висячий замок.

 Он медленно шёл к своему бараку, а за спиной полыхала пошивочная мастерская. Заревел сигнал тревоги и через пять минут весь лагерь был построен на плацу. Иосиф стоял в строю у своего барака и глядел на пламя уничтожающее маленький домик. Это были его последние минуты. Он очень хотел жить. Но всему приходит конец.

 Заключённые простояли на плацу до шести утра. В шесть ноль-ноль последовала команда «По баракам!» Вход охраняли три эссесовца с собакой. Над лагерем нависла небывалая для этого времени тишина. В полдень у здания канцелярии остановился автомобиль и из него вышел комендант лагеря. Он что-то приказал дежурному офицеру и скрылся за дверью. В час дня охранники отконвоировали Иосифа к зданию управления лагеря, втолкнули в кабинет коменданта и вышли, тихо прикрыв за собой дверь. Он стоял посередине большой комнаты и ждал выстрела в затылок. «Почему здесь, а не за забором, где полно готовых могил?» - думал он. Ему казалось, что прошла целая вечность. От страха на лбу выступила испарина. Внезапно дверь распахнулась и в кабинет вошёл высокий блондин лет сорока пяти в чине полковника СС. Он сел за стол, полистал папку с документами и, посмотрев Иосифу в глаза, достал из кобуры чёрный Люгер и положил его на стол. Продолжая смотреть Иосифу в глаза твёрдым не мигающим взглядом, он произнёс: «Заключённый Пётр Угаев, с сегодняшнего дня ваше имя Игнат Усманов. Вы переводитесь в лагерь номер пятьдесят четыре на територии Латвии». Он нажал кнопку звонка, приказал адъютанту заняться Иосифом, вложил в кобуру пистолет и быстро вышел из кабинета. Иосиф был ошарашен. Он понимал, что полковник принял своё решение только тогда, когда достал из кобуры пистолет. Почему же он не выстрелил..?

 Властный оклик конвоира прервал мысли Иосифа: «Быстро на мотоцикл!» Его усадили в коляску и повезли на станцию. Через час он уже трясся в товарном вагоне вместе с другими заключёнными. Поезд медленно набрал скорость и застучал колёсами на стыках рельс. В Латвию, в Латвию, в Латвию... В двадцати километрах от станции Мелужи, на крутом повороте, состав сошёл с рельсов. Иосиф оказался зажатым между погибшими людьми. В темноте он выбрался из груды тел и обломков и бросился вдоль разбитых вагонов к лесу. Трясущемися руками он снял одежду с погибшего охранника, переоделся и бросил свою полосатую «пижаму» в огонь...

 Он так хотел жить! Сам Господь помогал ему в этом. На пятый день он вышел к Даугаве. Мост через реку охраняла рота солдат, перекрывавшая все возможные подходы. Плавал он неплохо, но переплыть незамеченным через широкую реку было невозможно. Оставался один вариант – отойти от моста на километр-полтора и попробовать забраться в проходящий поезд. При подходе к реке все составы сбрасывали скорость, двигаясь к мосту в свете прожекторов. Иосиф притаился в кустах у поворота железной дороги и стал ждать. В четыре утра к мосту проследовал эшелон с танками. Как только поезд сбросил скорость, медленно подползая к реке, Иосиф собрал все силы и, вцепившись руками в деревянный борт, влез на платформу, шмыгнул под брезент, укрывавший Тигр, и спрятался под танком. Через час под покровом ещё тёмного неба он выбрался из-под брезента, слез с платформы и тихими улочками, которые знал, как свои пять пальцев, направился к дому Мариса Закиса. Марис был однокашником Иосифа. «Это человек, который безусловно меня укроет и поможет разузнать что-то о моей семье», - думал Иосиф.

 На рассвете он постучал в заднюю дверь дома, в котором жил его давний приятель. Долго не открывали, но потом раздались шаркающие шаги и дверь отворилась. На пороге стоял сонный Марис собственной персоной и смотрел на Иосифа, с трудом его узнавая, а признав, поманил рукой, заходи мол, и запер дверь. Марис был дома один. Он провёл приятеля на кухню, усадил за стол, поставил на него кое-какую еду и кувшин с молоком. Когда совсем рассвело, приятель был полностью посвящён в историю жизни Иосифа за последние три года. Уходя на работу, он попросил никому не открывать дверь и, сказав: «Отдыхай», - вышел из дома. Иосиф прилёг на диван и мгновенно заснул.

 Проснулся он от света лампочки под абажуром, присел на краю дивана и, увидев Мариса и трёх гестаповцев, обомлел. Ситуацию до конца прояснило направленное на него дуло автомата. Закис медленно закурил сигарету и проговорил: «Я всегда ненавидел евреев, но твой брат работал на самого Ульманиса и это было очень удобно, связи, знаешь ли. Что касается твоей семьи, то их всех расстреляли ещё в сорок втором» и, повернувшись к гестаповцам, приказал: «Забирайте его».

 Иосиф любил жизнь, но сейчас он хотел умереть. Но он опять остался жив. Его отправили в лагерь смерти расположенный не далеко от Рижского Залива. К концу сорок четвёртого немцы не успевали сжигать заключённых, но население лагерей должно было быть уничтожено – эти люди слишком много знали. В пятницу на Шабес Иосифа и ещё триста с лишним человек пригнали на причал и загнали на небольшую баржу. Буксир подцепил судёнышко, оттащил его на километр от берега, отцепил трос и пошёл обратно к берегу. Береговая артилерия сделала три выстрела по барже, и она начала тонуть. Погибшим от выстрелов разорванным в куски повезло больше, чем оставшимся в живых. Иосиф остался невредим. Люди прыгали за борт, но почти сразу же тонули – не было сил плыть, да и вода была очень холодна. Минут через двадцать над водой осталась только одна голова – это был Иосиф. Он умолял Бога подарить ему смерть сразу, как только услышал выстрелы береговых орудий, но в этот раз Всевышний его не слышал. 

Иосиф так любил жизнь и очень хотел жить... Он утонул последним.